ЛАНДШАФТ, КОТОРЫЙ ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ МИНУТ БУДЕТ СФОТОГРАФИРОВАН С ЭТОЙ ТОЧКИ, КОГДА…

…когда начнет накрапывать мелкий дождь, а собаки из ближней деревни, и так едва слышные в сгущающихся сумерках, стихнут вовсе; когда над этим лугом тенью скользнёт большая птица, в лесу у дороги хрустнет ветка, и чёрная корова поднимет голову; когда солнце зайдёт за горизонт так глубоко, что свету будет уже совсем трудно добираться сюда; когда ветер прошелестит в ещё зеленых листьях, умчится к озеру, зарябив его холодное зеркало, потом передумает, повернёт обратно и, огибая эти деревья, принесёт к самой кромке леса запах озёрной тины; после затеряется где-то в лесу, и корова опять примется за траву.

И вот тогда он не сможет не нажать спуск затвора.

Свет из своего далёка ещё услышит этот звук, отразится от сплошного поля облаков и, скользнув по озеру, устремится в объектив его камеры, наталкиваясь по пути на столбы, коров, путаясь в проводах, кронах деревьев и теряя силы в густой траве.

Когда свет конусом, наконец, ударит в переднюю линзу и начнёт погружаться в мерцающую глубину этого шестилинзового анастигмата, шторки затвора, бывшие только что тугим рулоном, уже будут раскручиваться, не вполне ещё веря в свою свободу; и к тому самому моменту, когда световой поток упруго заполнит собой весь просвет объектива, предоставленный диафрагмой, шторки, дрожа под напором света, подойдут к правому краю кадрового окна и разомкнутся узкой вертикальной щелью, в которую, двинувшуюся вдоль длинной стороны кадра, и прорвется первый луч, тут же выплеснув свою часть изображения на жадную эмульсию фотоплёнки, поглощающую всю лучистую энергию.

Бег этой щели не будет слишком стремительным – несколько долей секунды – и этого хватит, чтобы уловить дрожание его рук и дать возможность световому столбу, не совсем плотно охваченному внутренней поверхностью объектива, слегка покачиваться и касаться самых тайных мест, оставшихся ещё не тронутыми.

Пройдя вдоль всего кадрового окна до его левого края, пока изображение, извергаемое световым потоком, не покроет весь отведённый ему участок плёнки, щель, утомлённо подрагивая, сомкнётся, ещё помня этот напор, столь сладостно ощущавшийся её стенками. Свет, отдавший всю свою энергию, обессиленный тихо погаснет в разом стемневшей глубине объектива, продолжив себя только что зародившейся жизнью фотографического изображения, ещё скрытого в недрах плёнки.

От звука сработавшего затвора корова снова поднимет голову и догадается в чём дело. Сорока с самой верхушки своего дерева перехватит её взгляд, тоже всё поймёт и, готовая разнести весть об этом по всему окрестному лесу, уже откроет клюв, но, спохватившись, тихо улетит в ту сторону, где солнце, неотвратимо скатываясь всё глубже за горизонт, будет знать обо всём, – знать и даже наблюдать в отражении, пусть не совсем чётком, на экране всё тех же сплошных облаков. Впрочем, всё это ничуть не тронет солнце – таким привычным и заурядным будет это для светила. Ветер же…

…Ветер вернётся из глубин леса и бережно коснётся камеры, желая проверить: не показалось ли ему, и действительно ли уже свершилось то, о чём много раз думал тот кленовый лист; думал и всю свою жизнь знал, никому не говоря, даже самому клёну, что это и будет главным её итогом; что только через его – листа – жизнь всё то невообразимое множество событий и жизней, которое и привело к его появлению на свет сможет воплотиться в том, что должно будет произойти – и только что произошло – этим вечером.

Один ветер будет знать эту тайну листа ещё с той их первой весенней встречи, которая и вспомнится ветру, когда он несколько раз перевернёт этот лист – уже сорвавшийся с ветки – выбирая какой стороной уложить его в траву.

Лист некоторое время ещё будет пытаться узнать – что же дальше? – но ничего, кроме смутных образов не выяснит и успокоится. Зато нечто будет известно пауку, чья паутина задрожит под ветром, уносящимся прочь от клёна на другой берег озера в дальний лес: нечто о событиях, вызванных щелчком затвора, пропустившего изображение этого ландшафта на пленку средней чувствительности, заряженную в не совсем уже новую дальномерную камеру со слегка поцарапанным матовым металлическим корпусом…

…снова залают собаки. После чего совсем стемнеет.

Игорь Савченко

Минск, июнь 1994;

(редакция мая 1999, Бозвиль, Швейцария)